Мороз Иванович
Нам даром без труда ничего не дается,
— недаром исстари пословица ведется.
В одном доме жили две девочки — Рукодельница да Ленивица, а при них
нянюшка.
Рукодельница была умная девочка: рано вставала, сама, без нянюшки,
одевалась, а вставши с постели, за дело принималась: печку топила, хлебы
месила, избу мела, петуха кормила, а потом на колодец за водой ходила.
А Ленивица меж тем в постельке лежала, потягивалась, с боку на бок
переваливалась, уж разве наскучит лежать, так скажет спросонья: «Нянюшка,
надень мне чулочки, нянюшка, завяжи башмачки», а потом заговорит: «Нянюшка,
нет ли булочки?». Встанет, попрыгает, да и сядет к окошку мух считать: сколько
прилетело да сколько улетело. Как всех пересчитает Ленивица, так уж и не
знает, за что приняться и чем бы заняться; ей бы в постельку — да спать не
хочется; ей бы покушать — да есть не хочется; ей бы к окошку мух считать — да
и то надоело. Сидит, горемычная, и плачет да жалуется на всех, что ей скучно,
как будто в том другие виноваты.
Между тем Рукодельница воротится, воду процедит, в кувшины нальет; да еще
какая затейница: коли вода нечиста, так свернет лист бумаги, наложит в нее
угольков да песку крупного насыплет, вставит ту бумагу в кувшин да нальет в
нее воды, а вода-то знай проходит сквозь песок да сквозь уголья и каплет в
кувшин чистая, словно хрустальная; а потом Рукодельница примется чулки вязать
или платки рубить, а не то и рубашки шить да кроить, да еще рукодельную
песенку затянет; и не было никогда ей скучно, потому что и скучать-то было ей
некогда: то за тем, то за другим делом, а тут, смотришь, и вечер — день
прошел.
Однажды с Рукодельницей беда приключилась: пошла она на колодец за водой,
опустила ведро на веревке, а веревка-то и оборвись; упало ведро в колодец. Как
тут быть?
Расплакалась бедная Рукодельница, да и пошла к нянюшке рассказывать про
свою беду и несчастье; а нянюшка Прасковья была такая строгая и сердитая,
говорит:
— Сама беду сделала, сама и поправляй; сама ведерко утопила, сама и
доставай.
Нечего было делать: пошла бедная Рукодельница опять к колодцу, ухватилась
за веревку и спустилась по ней к самому дну. Только тут с ней чудо случилось.
Едва спустилась, смотрит: перед ней печка, а в печке сидит пирожок, такой
румяный, поджаристый; сидит, поглядывает да приговаривает:
— Я совсем готов, подрумянился, сахаром да изюмом обжарился; кто меня из
печки возьмет, тот со мной и пойдет! Рукодельница, нимало не мешкая, схватила
лопатку, вынула пирожок и положила его за пазуху.
Идет она дальше. Перед нею сад, а в саду стоит дерево, а на дереве золотые
яблочки; яблочки листьями шевелят и промеж себя говорят:
— Мы, яблочки наливные, созрелые; корнем дерева питалися, студеной росой
обмывалися; кто нас с дерева стрясет, тот нас себе и возьмет.
Рукодельница подошла к дереву, потрясла его за сучок, и золотые яблочки
так и посыпались к ней в передник.
Рукодельница идет дальше. Смотрит: перед ней сидит старик Мороз Иванович,
седой-седой; сидит он на ледяной лавочке да снежные комочки ест; тряхнет
головой — от волос иней сыплется, духом дохнет — валит густой пар.
— А! — сказал он. — Здорово, Рукодельница! Спасибо, что ты мне пирожок
принесла; давным-давно уж я ничего горяченького не ел.
Тут он посадил Рукодельницу возле себя, и они вместе пирожком
позавтракали, а золотыми яблочками закусили.
— Знаю я, зачем ты пришла, — говорит Мороз Иванович, — ты ведерко в мой
студенец опустила; отдать тебе ведерко отдам, только ты мне за то три дня
прослужи; будешь умна, тебе ж лучше; будешь ленива, тебе ж хуже. А теперь, —
прибавил Мороз Иванович, — мне, старику, и отдохнуть пора; поди-ка приготовь
мне постель, да смотри взбей хорошенько перину.
Рукодельница послушалась… Пошли они в дом. Дом у Мороза Ивановича сделан
был весь изо льда: и двери, и окошки, и пол ледяные, а по стенам убрано
снежными звездочками; солнышко на них сияло, и все в доме блестело, как
брильянты. На постели у Мороза Ивановича вместо перины лежал снег пушистый;
холодно, а делать было нечего.
Рукодельница принялась взбивать снег, чтобы старику было мягче спать, а
между тем у ней, бедной, руки окостенели и пальчики побелели, как у бедных
людей, что зимой в проруби белье полощут: и холодно, и ветер в лицо, и белье
замерзает, колом стоит, а делать нечего — работают бедные люди.
— Ничего, — сказал Мороз Иванович, — только снегом пальцы потри, так и
отойдут, не отзнобишь. Я ведь старик добрый; посмотри-ка, что у меня за
диковинки.
Тут он приподнял свою снежную перину с одеялом, и Рукодельница увидела,
что под периною пробивается зеленая травка. Рукодельнице стало жалко бедной
травки.
— Вот ты говоришь, — сказала она, — что ты старик добрый, а зачем ты
зеленую травку под снежной периной держишь, на свет божий не выпускаешь?
— Не выпускаю потому, что еще не время, еще трава в силу не вошла. Осенью
крестьяне ее посеяли, она и взошла, и кабы вытянулась уже, то зима бы ее
захватила, и к лету травка бы не вызрела. Вот я и прикрыл молодую зелень моею
снежною периной, да еще сам прилег на нее, чтобы снег ветром не разнесло, и
вот придет весна, снежная перина растает, травка заколосится, а там, смотришь,
выглянет и зерно, а зерно крестьянин соберет да на мельницу отвезет; мельник
зерно смелет, и будет мука, а из муки ты, Рукодельница, хлеб испечешь.
— Ну, а скажи мне, Мороз Иванович, — сказала Рукодельница, -зачем ты в
колодце-то сидишь?
— Я затем в колодце сижу, что весна подходит, — сказал Мороз Иванович. —
Мне жарко становится; а ты знаешь, что и летом в колодце холодно бывает,
оттого и вода в колодце студеная, хоть посреди самого жаркого лета.
— А зачем ты, Мороз Иванович, — спросила Рукодельница, — зимой по улицам
ходишь да в окошки стучишься?
— А я затем в окошко стучусь, — отвечал Мороз Иванович, — чтоб не забывали
печей топить да трубы вовремя закрывать; а не то, ведь я знаю, есть такие
неряхи, что печку истопить истопят, а трубу закрыть не закроют или и закрыть
закроют, да не вовремя, когда еще не все угольки прогорели, а от того в
горнице угарно бывает, голова у людей болит, в глазах зелено; даже и совсем
умереть от угара можно. А затем еще я в окошко стучусь, чтобы никто не
забывал, что есть на свете люди, которым зимой холодно, у которых нету шубки,
да и дров купить не на что; вот я затем в окошко стучусь, чтобы им помогать не
забывали.
Тут добрый Мороз Иванович погладил Рукодельницу по головке, да и лег
почивать на свою снежную постель.
Рукодельница меж тем все в доме прибрала, пошла на кухню, кушанье
изготовила, платье у старика починила и белье выштопала.
Старичок проснулся; был всем очень доволен и поблагодарил Рукодельницу.
Потом сели они обедать; обед был прекрасный, и особенно хорошо было мороженое,
которое старик сам изготовил.
Так прожила Рукодельница у Мороза Ивановича целых три дня.
На третий день Мороз Иванович сказал Рукодельнице:
— Спасибо тебе, умная ты девочка, хорошо ты меня, старика, утешила, и я у
тебя в долгу не останусь. Ты знаешь: люди за рукоделье деньги получают, так
вот тебе твое ведерко, а в ведерко я всыпал целую горсть серебряных пятачков;
да, сверх того, вот тебе на память брильянтик — косыночку закалывать.
Рукодельница поблагодарила, приколола брильянтик, взяла ведерко, пошла
опять к колодцу, ухватилась за веревку и вышла на свет божий.
Только что она стала подходить к дому, как петух, которого она всегда
кормила; увидел ее, обрадовался, взлетел на забор и закричал:
Кукареку, кукареку!
У Рукодельницы в ведерке пятаки!
Когда Рукодельница пришла домой и рассказала все, что с ней было, нянюшка
очень дивовалась, а потом примолвила:
— Вот видишь ты, Ленивица, что люди за рукоделье получают! Поди-ка к
старичку да послужи ему, поработай; в комнате у него прибирай, на кухне
готовь, платье чини да белье штопай, так и ты горсть пятачков заработаешь, а
оно будет кстати: у нас к празднику денег мало.
Ленивице очень не по вкусу было идти к старику работать. Но пятачки ей
получить хотелось и брильянтовую булавочку тоже.
Вот, по примеру Рукодельницы, Ленивица пошла к колодцу, схватилась за
веревку, да бух прямо ко дну. Смотрит — перед ней печка, а в печке сидит
пирожок, такой румяный, поджаристый; сидит, поглядывает да приговаривает:
— Я совсем готов, подрумянился, сахаром да изюмом обжарился; кто меня
возьмет, тот со мной и пойдет. А Ленивица ему в ответ:
— Да, как бы не так! Мне себя утомлять — лопатку поднимать да в печку
тянуться; захочешь, сам выскочишь.
Идет она далее, перед нею сад, а в саду стоит дерево, а на дереве золотые
яблочки; яблочки листьями шевелят да промеж себя говорят:
— Мы яблочки наливные, созрелые; корнем дерева питалися, студеной росой
обмывалися; кто нас с дерева стрясет, тот нас себе и возьмет.
— Да, как бы не так! — отвечала Ленивица. — Мне себя утомлять — ручки
подымать, за сучья тянуть… Успею набрать, как сами нападают!
И прошла Ленивица мимо них. Вот дошла она и до Мороза Ивановича. Старик
по-прежнему сидел на ледяной скамеечке да снежные комочки прикусывал.
— Что тебе надобно, девочка? — спросил он.
— Пришла я к тебе, — отвечала Ленивица, — послужить да за работу получить.
— Дельно ты сказала, девочка, — отвечал старик, — за работу деньги
следует, только посмотрим, какова еще твоя работа будет! Поди-ка взбей мне
перину, а потом кушанье изготовь, да платье мое повычини, да белье повыштопай.
Пошла Ленивица, а дорогой думает:
«Стану я себя утомлять да пальцы знобить! Авось старик не заметит и на
невзбитой перине уснет».
Старик в самом деле не заметил или прикинулся, что не заметил, лег в
постель и заснул, а Ленивица пошла на кухню. Пришла на кухню, да и не знает,
что делать. Кушать-то она любила, а подумать, как готовилось кушанье, это ей и
в голову не приходило; да и лень было ей посмотреть. Вот она огляделась: лежит
перед ней и зелень, и мясо, и рыба, и уксус, и горчица, и квас — всё по
порядку. Думала она, думала, кое-как зелень обчистила, мясо и рыбу разрезала
да, чтоб большого труда себе не давать, как все было, мытое-немытое, так и
положила в кастрюлю: и зелень, и мясо, и рыбу, и горчицу, и уксус да еще
кваску подлила, а сама думает:
— Зачем себя трудить, каждую вещь особо варить? Ведь в желудке все вместе
будет.
Вот старик проснулся, просит обедать. Ленивица притащила ему кастрюлю, как
есть, даже скатерцы не подостлала. Мороз Иванович попробовал, поморщился, а
песок так и захрустел у него на зубах.
— Хорошо ты готовишь, — заметил он, улыбаясь. — Посмотрим, какова твоя
другая работа будет.
Ленивица отведала, да тотчас и выплюнула, а старик покряхтел, покряхтел,
да и принялся сам готовить кушанье и сделал обед на славу, так что Ленивица
пальчики облизала, кушая чужую стряпню.
После обеда старик опять лег отдохнуть да припомнил Ленивице, что у него
платье не починено, да и белье не выштопано.
Ленивица понадулась, а делать было нечего: принялась платье и белье
разбирать; да и тут беда: платье и белье Ленивица нашивала, а как его шьют, о
том и не спрашивала; взяла было иголку, да с непривычки укололась; так ее и
бросила. А старик опять будто бы ничего не заметил, ужинать Ленивицу позвал,
да еще спать уложил.
А Ленивице то и любо; думает себе:
«Авось и так пройдет. Вольно было сестрице на себя труд принимать; старик
добрый, он мне и так, задаром, пятачков подарит».
На третий день приходит Ленивица и просит Мороза Ивановича ее домой
отпустить да за работу наградить.
— Да какая же была твоя работа? — спросил старичок. — Уж коли на правду
дело пошло, так ты мне должна заплатить, потому что не ты для меня работала, а
я тебе служил.
— Да, как же! — отвечала Ленивица. — Я ведь у тебя целых три дня жила.
— Знаешь, голубушка, — отвечал старичок, — что я тебе скажу: жить и
служить — разница, да и работа работе рознь; заметь это: вперед пригодится.
Но, впрочем, если тебя совесть не зазрит, я тебя награжу: и какова твоя
работа, такова будет тебе и награда.
С этими словами Мороз Иванович дал Ленивице пребольшой серебряный слиток,
а в другую руку — пребольшой брильянт.
Ленивица так этому обрадовалась, что схватила то и другое и, даже не
поблагодарив старика, домой побежала.
Пришла домой и хвастается.
Вот, говорит, — что я заработала; не сестре чета, не горсточку пятачков да
не маленький брильянтик, а целый слиток серебряный, вишь, какой тяжелый, да и
брильянт-то чуть не с кулак… Уж на это можно к празднику обнову купить…
Не успела она договорить, как серебряный слиток растаял и полился на пол;
он был не что иное, как ртуть, которая застыла от сильного холода; в то же
время начал таять и брильянт. А петух вскочил на забор и громко закричал:
Кукареку-кукарекулька,
У Ленивицы в руках ледяная сосулька!
А вы, детушки, думайте, гадайте, что здесь правда, что неправда; что
сказано впрямь, что стороною; что шутки ради, что в наставленье…
Мороз Иванович. Одоевский